Нижегородчина – это средоточие мест духовной силы, ни один регион похвастаться не может таким средоточием. Пушкинское Болдино, Серафим Саровский, Свято-Дивеевский монастырь. Город Саров, который был прежде духовным щитом России, а в советское время стал и ядерным щитом, и тут нет никакого противоречия, это взаимодополнение в плане защиты Отечества.
Светлояр и Китеж. Протопоп Аввакум и патриарх Никон... Всего не упомнишь. Нижегородчина – некая особенная российская вотчина, о феномене которой можно и нужно говорить отдельно.
– Прочитала у вас на страничке про новое понятие «экономический фашизм» и опечалилась – учителя, врачи, поэты, как правило, не наживают палат каменных.
– Россия по факту колония. И тут дело даже не в экономических печальных реалиях, когда деньги утекают из страны не просто при попустительстве, а при активном участии власть имущих. Вы просто сравните количество уроков английского и русского в школах России. И вам сразу станет ясно, какой язык у нас сегодня государственный и где находится нынешний российский «обком». Поняв это, подумайте, на кой нужна такой власти национальная русская литература? Она ей смертельно опасна! Понимает это русская литература или нет, но думаю, что в лице немногих настоящих писателей-авторитетов – понимает. Отсюда напрямую вытекает нынешнее материальное прозябание русских словотворцев.
– Вы известная поэтесса. Как по-вашему, куда идет сейчас русская литература? К подражательству?
– Вспоминаю Сергея Довлатова, который писал, что когда ему говорят, что его не знают как писателя, он очень удивляется. А когда ему говорят, что его знают, он удивляется не меньше. И потому удивление никогда не сходит с его лица... Русская литература как шла своим, Богом сужденным, путем, так и идет. А то, что шумит-кипит и переливается через край, а тексты читать невозможно – это не литература, это литпроцесс. Эти вещи путать не надо. Литература создается в тишине, одиночестве, в единоборстве с материалом. Литпроцесс на это не загоняется и существует по давно озвученному Грибоедовым через Чацкого принципу: «Шумим, братец, шумим! – Шумите вы, и только!».
– Мне врезалось в память ваше стихотворение про двух бабок, которые сражаются в крови. Кровь – это важно?
– Во мне течет много кровей. И я их в себе, конечно, ощущаю еще как! К примеру, один из главных самурайских заветов: «Если у тебя появилась свободная минутка – бери в руки книгу» – я практикую задолго до того, как прочитала, что это один из принципов Кодекса Бусидо. Я очень люблю оружие и военную форму – это у меня по линии уральских казаков, выходцев с притока Дона – Хопра. Я максималистка и перфекционистка – это мои корейские корни. Но с годами я все больше понимаю, что весь этот этнический коктейль, который постоянно бурлит во мне, помогла примирить и сроднить кровь русских мужиков. Четверть этой крестьянской мужицкой крови по линии деда течет во мне. Конечно, я как человек, в чьих жилах эстетская японская кровь, не могу не восхищаться розами и лилиями, но родными цветами для меня навсегда стали ромашка-поповник и кашка, а родными деревьями – не аристократические липы, а неказистый с виду карагач – единственный, кто растет, ничего ни у кого не требуя, никакого ухода, как крестьянский род исстари рос. Конечно-конечно, стихи должны быть красиво утонченны. Но я хочу, чтобы люди понимали, что красивое и прекрасное – далеко не всегда одно и то же. И еще хочу вспомнить один из заветов Востока: чем грязнее вокруг, тем чище расцветает лотос. Это и о поэзии!
– Читаю ваши новые стихи в интернете, так здорово звучит у вас гражданская нота (раньше было меньше, простите, если ошибаюсь). Почему-то представляю вас выступающей на Донбассе или в Приднестровье.
– На Донбассе мне довелось побывать с оренбургскими коллегами в 2017 году. Очень важная для меня поездка. Мы были втроем – поэт Виталий Молчанов и прозаик Александр Филиппов. Нам организаторы поездки ясно дали понять, что мы посланники литературы и культуры. И чтобы мы не вздумали рваться на линию соприкосновения и выходить из заданного нам формата. Но мы все трое периодически тосковали о том, что нас не везут выступать туда, где реально идет война. Мне очень больно, что до сих пор проблема уничтожения народа Донецка и Луганска Россию в полной мере, на государственном уровне, не волнует. Понятно, что принятие Донбасса в состав России будет иметь последствия в виде нового витка санкций. Но санкции и так периодически вводятся. Семь бед – один ответ. Разве нет? Я не так уж часто езжу по литературным мероприятиям. Но есть места, для меня важные – пушкинское Болдино, цветаевская Елабуга, передреевская Электросталь...
– Говорят, что нет пророков в своем Отечестве... Вас издают в вашем городе?
– Насчет издания моих книг в Оренбурге, откуда я когда-то уехала молодой поэтессой, а четыре года назад вернулась уже российским классиком – больная тема. Как не было книг Дианы Кан в оренбургских библиотеках, так и нет их. Похоже, Оренбургу больше повезло с Дианой Кан, чем Диане Кан с Оренбургом. Ни одной книги не издано за всю мою творческую биографию. Ни одного квадратного метра жилья не выделено мне в родном городе. Сейчас снимаю однокомнатную хрущевку в спальном районе. Но иногда думаю, что, возможно, Богу просто не угодно, чтобы я в Оренбурге долго оставалась. Но я, пока тут жила, сделала то, что хотела и обещала сделать: создала и подняла в оренбургском доме литераторов активно действующий литературный коллектив – оренбургское литобъединение им. Аксакова. Много перспективных авторов самого разного возраста, в т. ч. молодые, в коллективе. Смею надеяться, что я привила авторам желание и литературный вкус профессиональной работы с текстом, чего в Оренбурге никогда не было, тут с литературной творческой системной работой очень туго. И я могу спокойно уезжать, потому что знаю: тут останутся авторы, которые понимают, что такое литературное творчество.
– Вы не думали переехать поближе к среде московской поэтической?
– Я как поэт состоялась в Самарской области, по духу и дыханию я поэт волжской закваски, для меня разбойность Степана Разина в стихах – норма. В Самаре я прошла очень жесткую и даже жестокую школу. Самара – город специфический, это отдельная непростая тема. В Самару приехал провинциальный писатель Пешков, а из нее уехал буревестник революции Горький. В Самару приехал перспективный адвокат Ульянов, а из Самары уехал вождь мирового пролетариата Ленин. Вот и я приехала в Самару молодой поэтессой, а уехала из Самары классиком русской литературы. А насчет среды... Сегодня мы живем в условиях информационного и, более того, виртуального общества. Ситуация еще более усугубилась коронавирусом.
Поэт должен сам себе стать и средой, и четвергом, и пятницей, и, конечно, воскресением. Как говорят немцы: где профессор – там и университет. Где поэт – там и среда. Среду поэт привозит и увозит с собой.
А стихи распространятся сегодня воздушно-капельным путем, как тот же (не к ночи будь помянут) ковид!
– Если бы у вас была машина времени, в какую эпоху и в какую страну вы бы отправились? С каким поэтом познакомились?
– Я бы мечтала стать современницей Пушкина. Причем хотелось бы, чтобы я была мужчиной и, конечно, поэтом. Раз уж я так размечталась – я бы Дантеса живым из России не выпустила. И вызывала на дуэль до тех пор, пока один из нас не погиб бы. Если бы Бог решил, что погибнуть должен (должна) я – ну что ж, так тому и быть. Но это была бы достойная гибель.