Первый вздох, пробуждение. Сердце бьётся так отчаянно, но почему? Ведь сам вызвался на это путешествие в другой конец Вселенной. Оглядеться. Справа окно, из него видны кроны деревьев, перелив листвы – ветер, зеленый шум. А слева и впереди – спальные места для таких же любителей приключений. Слева «на 8 часов» – едва освещённый пульт службы отдыха.

Девушка во всем белом – коснулся её плеча – вскрик!

– Что вы, что вы, вам нельзя ходить, ещё рано! Ах, это! Ну, я вас провожу, вас одного после заморозки нельзя никуда отпускать. Другие? А что другие? Бодрячком, прогулялись, в иллюминаторы насмотрелись и храпеть. Тише, тише, вот будить никого не надо.

Почему-то страшно стыдно. Если задуматься… Как «почему»? Другие, скорее всего, по своей воле в этом косморейсе, а ему выбирать не пришлось. Не от этого давит грудь? А от чего же?

– Свобода воли, дорогая! Пусть звучит как масло масляное, но свобода воли! Во всём, даже и в шаге к другому миру! Не говоря уже о выборе места, где жить и творить!

Это в космопорте сквозь зубы цедил жене в одноразовую сотовую трубку, перед самым гиперпрыжком – вот и первое воспоминание о прошлой жизни. В гуле и толчее зала ожидания, помнится, встал посреди моря голов и плеч, плывущих и мимо, и нахрапом лоб в лоб, встал поражённый услышанным: «Ты с этой своей, она там? Не сходите с места, за вами уже едут!» – и, бросив трубку, кинулся к окну регистрации, схватив Её, такую юную и чистую, за ладошку…

– Всё, ложитесь, вам около тысячи часов отдыха положено после выхода из охлаждения.

Пусть так, всё равно высоченный потолок переоборудованного, видимо грузового, отсека плывёт, заваливается набок, расплывается, растворяясь в темноту…

***

Поднялся так резко, что всё вокруг заходило ходуном.

– Это твой первый рейс? – прохрипел парню напротив, тот привстал с места: наверняка перепугался порывистых движений.

– А бывают ещё и повторные? – тот аж передвинулся подальше, приподнявшись ещё, застыв в напряжении, готовясь убежать.

– Это что за дрянь у меня в руке торчит?

– Не трогайте иглу, это катетер, а это питательный раствор, вместо еды, вас кормить пока не будут.

– Кормить… Как скот! Как домашних животных! Как…

– Не понимаю, на что вы жалуетесь. Вас ещё удачно от холода отпускает.

– Беги, куда собрался, не держу!

Парень пробрался между аккуратно заправленных лежаков, под пристальным взглядом уже другой, но тоже всей в белом. Выбрался на свободный, длинный проход прямо к двери отсека, разбежался, чуть наклонив голову, отчаянный крик черкнул слух: «До вечера!» – и прыгнул лбом на полированную сталь. Исчез. «Вечёркин ушел на экскурсию по городу!» – отметила ноготком на мониторе девушка в белом.

Из раскрытых окон вплывала свежесть дождя, писк перепуганных нотами воды птиц и шум перебранки техников. «Посадочные крепления ремонтируют прямо под струями воды», – промелькнуло в гудящей голове. Сейчас, при свете дня, вокруг пульта отдыха объявились уходившие вверх трапы (на вторую палубу, жилой отсек, куда?) и камерки магазинчиков – в одном виднелась витрина с огромной рыбиной, в другом – столы с чайной заваркой и конфетами, в третьем – на белых тумбах какие-то зубпасты, мыло, коробки соков…

– Куда вы, куда вы, вам нельзя двигаться, пока капельница стоит! – а подниматься и правда почти невозможно, тяжесть как при старте, при нескольких g. Вовремя, оказывается, проснулся – «на 7 часов» чем-то шумнули – раздраили межотсечный люк. Приближались голоса, явственные, чёткие – стайка молодых студентов, будущих служащих Отдела Отдыха, и журналистка (по планшету видно и бэджику «Е.М. Вишнякова, ведущий сотрудник Медиа-Итог») – всё оглядывала, всего касалась ненадолго, приговаривая: «Интересненько, интересненько ремонт сделан».

– Я не разрешаю себя фотографировать.

– Что-что? Ах, да, планшет! Не волнуйтесь, вот, смотрите, это бюджетная модель и даже служебная – ни G-связи, ни фотокамеры. Ну-с, интересненько, что вы о себе хотите сказать?

– А что говорить? Простой переселенец. Не знаю, что во мне любопытного.

– Ну что-то же вас побудило… эммм… сняться с места и пуститься в путешествие, ммм? Хотелось покончить с прошлым? Иногда с ним очень хочется покончить. Раз! И ничего позади нет. Даже тени. Не говоря уже – даже следа.

– Но это не главное, это совсем не так важно…

– А что у вас вот из кармана наушники выпадают? Плэер? Можно послушать песню, последнюю перед гиперпрыжком? А, умм, даже не верится, что кто-то ещё слушает гранж девяностых, ммм, ммм, thenyouleaveme, liketheothers, leavemetoomuchtime, ммм, onmyown¹, да, приятная такая меланхолия, что это? Что-что? Therapy? «Терапия» и с вопросом? Ну это да, на любителя, хотя, хотя, качну на смартфоне с «Яблока» этот трэк. Вот, ого, а скачавших немало так, впрочем, ладно.

– Вы за этим пришли? Песни слушать?

– А почему нет? Ситуация, погнавшая прыгать сквозь Метадвери на другой конец Вселенной, знаете ли, из многих ярких мелочей состоит. Важных поступков, может, на пять минут, а до этого, извините, тысяча для других незаметных, но вы-то, вы-то, вы же вот слушаете «Therapy?» и какое-то настроение формируется настойчивое, непреклонное? Да, заболтала я вас, извините, после гиперпрыжка ещё и не столько отходят, ммм… А вот…

Она всё спрашивала, поглядывая по сторонам и делая заметки на экране планшета, а Котов и не скрывал:

– Понимаете, смысл не в том, чтобы развязаться с прежними проблемами, я думаю так. Вы ведь знаете, процент перебравшихся сюда крайне низок, но всё же! Идут сюда, в новое и неизведанное, страшное своей новизной, но стараются доказать самим себе и тем, кто важен для тебя – и здесь есть Жизнь! И она другая, совсем другая, в ней нет той безвыходности и безнадеги! Понимаете, все с нуля, с самого начала, с чистого листа! А вы всё пытаетесь мне доказать, что дело лишь в том, чтобы порвать с тем, что позади! Когда открываешь Метадверь, ты шагаешь в новый мир, и он чист, чист своим сиянием!

А она – ммм, ммм, ммм – нехотя:

– Знаете, что я хочу вам сказать… Вы привыкайте. Привыкайте к тому, что вас будут считать Беглецом. Не входящим в Метадверь, а уходящим через неё.

***

Они оккупировали пульт, сразу несколько практиканток Академии Отдыха, юные, светлые – Котов лежал и смотрел, как они не движутся, а скользят над полом, катятся на гиперподошвах, иногда мчатся в кабинет «на 12». Вдруг их шумки стихли:

– Котов, попробуйте встать. А идти сможете? Нет, не ходит он еще! Приглашайте сюда, – и после грохота отпираемого межотсека в Зал Сна ступил Инспектор Службы Терапии², и сразу к делу:

– Который? Он, этот? Хорошо, – френч, погоны, лампасов на брюках нет. А вот очочки были. У кого музыка «тех девяностых», у кого внешность «тех тридцатых».

– Здравствуйте, товарищ. Смешное слово, не правда ли? Мне почему-то напоминает нагруженного покупками богача. Ну, что хочу сказать… Приветствуем вас на нашей территории и предлагаем удостоверить ваше прибытие. Вот, ознакомьтесь.

«Совершил гиперпрыжок через Метадверь по собственному решению, без чьего-либо влияния, ни к кому претензий не имею. Получаю необходимую помощь и услуги для выхода из состояния постпрострации, никого не виню…»

– Вот здесь насчет вины непонятно. Если я всё сделал по своей воле… Что? Ну что? Я был не в состоянии себя контролировать, хотите сказать?

– А вы что, Беглец? Сами сбежали? Ууу, что ж вы сразу не сказали, я бы…

– Извините, я этого немного не понимаю. Я здесь для всех Беглец? Или хоть для кого-то Переселенец?

– На Переселенцев у нас и бумаги другие, и встречаем с цветами и оркестром, хотя, как знать, как знать, чем у вас тут всё обернётся… Ну, мне пора, как определитесь, кто вы – дайте сигнал персоналу. Но только не надо нас мотать туда-сюда зазря.

И вот здесь усталость показалась всем нервам чем-то страшным и непреодолимым, и не то слово «упал» – рухнул на гидрокровать, чтобы снова пролистать последние воспоминания из беспросветной прошлой «жизни» – ипотека, жена, злая на вечно отсутствующего, вечно на работе, «ни капли ласки», и вместо неё юная, восторженная, но уже начинающая напитывать речь горечью, и на этом всё, «дети любви, нас погубит твой мятный запах»³, реанимация, и представляете, выжил и теперь один, совсем один – да, летели сквозь сознание улыбки той юной, с той Земли, которая осталась позади на сто тысяч недель светового времени, – и слышались пронизывающе печальные строки:

Don’t belong in this world or the next one
Wasting every day to my own end…⁴

Then you leave me… on my own

***

Вздох – пробуждение. Сердце бьётся, словно видишь все впервые. А ведь сам вызвался на цепь таких поступков, сковывающих неумолимыми последствиями. Оглядеться. Справа окно, из него видно кроны деревьев, перелив листвы – ветер, зелёные волны. А слева и впереди – спальные места для таких же любителей шантажировать судьбу. А вон едва освещённый пульт службы отдыха. Они разложили карту из плотной, но громко шуршащей бумаги – чертили на ней маршруты между созвездиями.

Стоп. Откуда решётки на окнах? Откуда этот уборщик, не только моющий полы, но и прячущий с тумбочек всё внутрь, все зубные пасты, конфеты, пакеты сока: «Утром, после обхода все вынете»?

Стойте-стойте. Хлоп по бедрам! А где плэер, где телефон, где вообще всё моё?

Котов еле-еле провернул языком подобие фразы, и ещё одно, ну и ещё: «Неправда. Этого нет. Это мне снится. Почему опять всё заново? Разве это Отсек Терапии?» – та, первая, в белом костюме, увиденная первой, подошла к нему поближе и вполголоса, жалостливо:

– Правда в том, Котов, что ты всех задолбал своей фантастикой. Спи. Молчи и спи. Твоя врач, Вишнякова, сказала: «Ни в коем случае его не будить».

А тот парнишка, Вечёркин, что опасался Котовской активности, тихо покачал головой:

– Ты знаешь, что раз пятнадцатый просыпаешься и не веришь в реальность? Вот, возьми билет. На собрание «Тайны Лемурии». Да какая разница, куда! Если в следующий раз эту бумажку найдешь в кармане – значит, ты здесь, на Земле.

Котов попытался сдержать хохот и услышал только «бль, хрль». Уборщик протиснулся к его тумбочке – о, что это, записка? «Котов, бла-бла-бла, при Вашем отравлении я не могу назначить необходимые лекарства, придётся ждать, пока показатели крови придут в норму. Евгения Михайловна».

Паренёк потёр шишку на лбу, перетянул голову свёрнутым полотенцем на манер банданы и тихо подсказал:

– Вспомни, в прошлое пробуждение записка была? Нет? Значит, эта жизнь не стоит на месте и не повторяется. Кстати, мы не познакомились. Ты… Беглец?

Котов хотел опять засмеяться, но сил не было.

На посту сёстры отделения областной психоневрологической клиники рисовали стенгазету ко Дню медицинского работника.

***

– Понимаете, получается так, словно бы у каждого живущего есть не только Ангел-Хранитель и Демон-Искуситель, но и некто третий! Внутренний Судья! Как у «Металлики» – айм джадж энд айм джюри энд айм эксекьюшнер ту!⁵ Пусть так – Судья! Будто бы Ангел и Демон иногда отступают, предоставляя человека самому себе и его собственной Свободе Воли. Понимаете? В эти мгновения они не просто безмолвствуют и бездействуют – они будто вообще где-то за миллионы километров от меня, от вас, от соседа дяди Пети, от дождя, от недокуренной сигареты у окна, распахнутого туда, в свежесть… И только сам, myown, сам по себе. И голос в трубке: «Ну же! Ну! Что ты хотел сказать?!» И ещё это едва уловимое дыхание за спиной и прозрачная рука на плече: «Ты понимаешь, что хочешь сделать?»

Психотерапевт аккуратно сложила листы в папочку и… И изящные ладошки одна на другую, левую поверх правой. По комнате ещё словно летал сдавленный вздох – дыхание Котову пресекло и не мог теперь наглотаться кислорода.

– Так. Кое-что я начинаю понимать.

– Какие у вас руки… По рукам можно многое сказать о женщине – по одному движению пальцев понятно иногда, что у нее на уме и в душе…

– Какой вы всё-таки деликатный, Виктор Андреевич… Перебили! Да, я начинаю понимать. Но для большего понимания, и большей ясности, что ли, не могли бы вы мне нарисовать ваши переживания и ваши идеи, проиллюстрировать их? Вот коробка карандашей, вот бумага, следующая встреча не раньше, чем через три дня, успеете? Хоть что-то? А не надо красот! Хоть цветные пятна малюйте, или черные квадраты! Что просится на свет, то и выпускайте на лист! Хорошо? Договорились?

Ладно.

Котов шагнул за порог просторного кабинета душеведки в тесноту коридора и кто-то уже успел схватить за рукав: «Чо она тебя вызывала? На комиссию пошлёт, на инвалидность?» – и, после такого вежливого зачина, сорвали всё настроение подобострастным: «А сигареточка найдется?» Их было несколько, вечных попрошаек, лебезили и подсюсюкивали: «А сигареточка… а конфеточка… а лапшичка?»

Полдень же! Время выставлять стаканы и тару под лапшу БП-шку, кипяток вынесут из буфетной, чай, о чай! Всего-то два раза кипяток дают по расписанию дня, но иногда, в дежурство молодых медсестёр, и под добродушество старшей из них, – ещё и дополнительно после массового оголтелого нашествия на буфетную, которое называлось завтрак, обед, полдник, ужин, но разве там чай?! Эээ, бросьте, какой там чай! Вот у нас! Даже Котов, несмотря на частые приступы давления, кладёт два пакетика на стакан, а то и три, не говоря уже об остальных в палате – заваривают по четыре-пять на каждого в ёмкой такой «бадейке» из-под майонеза. Всё хорошо, только вот сумасшедшую энергию потом куда девать? Бродят по палатам с искрящимися глазами, пока ноги водят и только что в пляс не идут! Вот так чай!

«Пусть попьют ребята, да, девчат, что у них за радости здесь ещё? Очередь, очередь, занимаем очередь, не толпиться, сегодня всем хватит, второй чайник починили! Котов, а ты что встал с карандашами? Карандаши, говорю, откуда? А, ну давай тогда сюда, и бумагу, захочешь нарисовать, что она там велела – спросишь. Нет, Котов, не надо бы в палату острое, только поэтому, я не против тебя, я за порядок!»

На время чаепития все такие важные, подоставали сладости из тумбочек, давай друг друга угощать. Костян, здоровенный деревенский парень, тоже у Котова взял овсяную печеньку, помял, покрутил:

– Придумали, тоже мне! Да я овсом лошадь кормлю, а тут… На вот, мёд в сотах. Не ел, наверное, ни разу? Как «ел»? Когда? Да ладно! Как ты мог его есть, если ты тут?

Котов нахмурился, чтобы не рассмеяться и не обидеть зазря парня и вдруг побледнел и застыл с печенькой в зубах – неужели это он сам что-то недопонял в ненавистно румяных, душистых словах?

Костя сам не знает, почему его сложили в «дурку». Пару лет назад неудачно стреножил свою лошадку и получил от неё копытом в лоб. Вам смешно, а у него иногда голова раскалывается и тихие голоса между висков, будто новости беспрерывно читают. Но почему сюда-то прохлаждаться, вот удовольствие дуракам сигареты считать!

– Виктор Андреич! А у вас «LD» ещё осталось? Хороший табак, черносливом пахнет, – Вечёркин не курит. Он разрывает сигаретку, вычищает крохотные обломки ему одному видных веточек и черешков листьев, разминает и растирает табак в порох, в пыль, и втягивает носом с таким блаженством на лице, словно ради этой понюшки ноги сами принесли его в это отделение областной клиники – отделение далеко за городом, городскими шутниками обозванное «санаторием».

– А я вот не пойму, Андреич… Ты ж пограмотнее меня будешь… И что вот этот Пелевин пишет? Ну пишет ладно, молодежь-то читает и восторгается! А чем? – бывший бухгалтер Серёгин раскрывает книжицу, взятую из шкафа в комнате терапевтических занятий, – Внутренняя Монголия… Место, где шизофреник мог спрятаться ото всех, укрытие личности, по сути… Да ты поживи тут с нами пару деньков, сходи на полдник раз-другой, тогда посмотрим, в какие места побежишь ещё прятаться. За уход в свои внутренние Татарстаны вколют тебе транквилизаторов, да этого, как его… от него корежит ещё… Припрешься на пост весь в слюнях и в судорогах, как парализованный, ещ и привяжут тебя в палате к кровати, и будь здоров, корчись! Чапаев и Пустота! Врагу такой пустоты не пожелаю.

Котов даже что-то говорит, и говорит, постепенно впадая в ярость, хлопая кулаком по другой ладони, пока Костян, поморщившись, не трогает его за плечо:

– Я так и не понял, с какого ты села? Где работал? В Моооосквее! Ишь размечтался! И не село, а рабочий поселок! Серёгин, ты записываешь? Прямо роман!

Котова ещё трясет крупной дрожью. Такой же, как сегодня на приеме у психотерапевта, этой красавицы-полукровки, похожей на Собчак, только частично восточных кровей. Тьфу, причем тут красота, дрожь!

– Молодец ты, Андреич! Если не врёшь, то, значит, из грязи в князи, а там?..

Серёгин подсаживается на койку и отчаянно поддакивает: «Верю, сам там бывал! А вот это незнакомое место, новостройка?» Котов после запала красноречия не понимает, почему бывший бухгалтер нефтеразведок и газодобыч так стремится теперь выговориться именно ему. Что он-то делает здесь? «Да эта… отрава-то российская, да, она…»

В один из дней очередного запоя Серёгин очнулся после вчерашнего в диком, животном страхе – вроде по телевизору показывали, на какие на самом деле средства куплен его двухэтажный особняк, отделанный по прихотям и капризам жены. И вот страх и повел его через все комнаты к чёрному ходу, в гараж, к запасным канистрам с бензином. Страховка должна была покрыть всё, но до страхового случая, к счастью, не дошло. То ли руки не слушались, то ли глаз подвёл, а то ли соседи как-то разглядели через забор, что он собирался учудить, выплёскивая на стены горючее. Серёгина скрутили еще до того, как огонь, такой живой, но такой вялый, подкрался к деревянным стропилам… «Вот ведь идиот идиотом вроде был, а с другой стороны, высчитал, сколько за пожар компенсации заплатят…»

Котова уже предупредила терапевт: «Вы человек развитый, поймете – здесь нет ни дураков, никаких вообще слабоумных – здесь есть душевнобольные, пора понять всему миру! И попадают к нам не из диких лесов, а из общества, это наше общество калечит души, вот в чём правда, которую большинство признавать не хочет». И…

– Строимся на полдник, на полдник! Плечом к стене, не занимаем проход коридора, плечом к стене, соблюдаем очередь, очередь, не затягиваем приём пищи, через двадцать минут второй этаж!

Котов уже знал, что никакого там полдника, по сути, не будет. Как всегда, с грохотом отодвигаемых стульев займут места за столами, дежурные разнесут тем, у кого есть передачи в холодильнике, что-нибудь действительно съестное, а потом пойдут по проходу с криком: «Кружки, подаем кружки!» – и будут лить половниками из ведра в подставленные металлические, уже измятые, цилиндры остатки слегка подцвеченной заваркой воды. И вприкуску – засохший вчерашний чёрный хлеб. Тем, кому не носят передач.

Иногда попадают в отделение странные типы, кому быстро клеят прозвище «Мать Тереза». И сигареты раздаёт направо-налево, и кусок передачи вложит в протянутую руку.

А остальным – «чай» и хлеб.

***

И это всё? И весь ужас пребывания в «доме скорби» этим исчерпывается?

Если взглянуть на всю картину со стороны – ну, бродят по отделению чудики, изредка пути их блужданий пересекаются, возникают вежливые, в основном, диалоги, а то и переговоры по обмену пакетиков чая на «дозу» кофе, ну ссорятся иногда и проклинают друг друга, чтоб больше «никогда не заговорить с тобой» – и в этом весь повод к Чёрному Смеху?

«Конечно, нет», – думал Котов. Вот Серёгин почти не отлучался от кровати – стоило какому-нибудь любопытному заглянуть к ним в палату, как он в ярости орал: «Пошел вон со своими фотиками!» – и старика трясло от гнева, пока поправлял постель, переставлял кружки на тумбочке, наводил, одним словом, порядок, безупречный порядок. Все чисто, как в счетАх и накладных. Смотреть на него, как он прихорашивает пирамидкой поставленную подушку в десятый раз на дню и тихонько приговаривает: «Утюгом, утюгом бы пройтись!» – становилось больно, Котов кислился: «Неужто я тоже могу таким стать к старости?»

Костян как-то ухитрился оказаться в особой милости у врачей. Нет, что вы, какие там взятки! Но в милость всё-таки впал, если можно так сказать, серо усмехаясь. Его приглашали кушать за особый, диетный стол, на полдник он получал то круто сваренные яйца, то сок – немного так, на два пальца в кружке, но сок! – то творожную конфету, почему-то называемую «сырок». Котов однажды ночью проснулся, несмотря на бешеную дозу снотворного, ну там, да, облегчиться, сел на качающейся кровати – а Костик-то говорит сам с собой! Виктор потихоньку подошёл к нему – точно, бормочет, на кого-то пшикает, стонет, и… И плачет. Во сне. Еле слышно: «Что делать, что делать, живым не уйду». Котов резко встряхнул плаксу за плечо: «Вставай. Иди покури и скажи дежурной сестре – кошмары снятся».

Виктор вытащил из кармана пачку сигарет.

Везде человек живёт.

Даже среди теряющих человеческий облик, не говоря о местах, где его с трудом, но возвращают.

А вот Юра Вечеркин? Ну, это отдельная боль.

***

Вот и Котов «оттерезился». Полпередачи улетело на соседей – Костян считал по пальцам, кто что съел и у кого что осталось – стоял дежурным в дни свиданий в маленькой комнатушке на 4 стола. В палате он занимался странным делом: «Слышь, новенький, как имя-фамилия? Да ничё, предупредить хотел – тут у новичков в палатах воруют, бывает… Ты давай мне под хранение курево своё и что поесть такого, вкусного, у меня не утащат, не бойся. Только возьму у тебя пару сигарет?» – так потом и текло не спеша: «Дать тебе сигарет твоих? Сколько? Полпачки? Да ладно! Зачем? Нет, ему не давай. Нам самим мало. Одну дам тебе, покури, а больше нет. А ты чо прёшь! Кого ты… ща… да ты… Вот видишь, а ты хотел ему сигарету дать. Не за что ему, не заработал. Ааа, полы в палате помоет за тебя? Так бы и сказал. На. Одну».

В россказни про лошадь никто не верил, включая врачей: «Ещё скажи – носорог боднул!» Прошёл слух, якобы Костя занимался у себя в районе из нескольких деревень тем же, за что успешно посадили Мавроди. Когда пришёл день первых выплат по вкладам, Константин сотоварищи отчитались – деньги вложены в неожиданно прогоревшие банки и турфирмы, мы здесь причём? И вот теперь – головные боли и «голоса» – дескать, экономические новости ему транслировали прямо в мозг. Давление ещё проверить можно, а вот «глюки» ничем не подтверждаются, кроме жалоб пациента. «Удобно устроился Костян, – сказали односельчане, – но будем ждать выписки, далеко не свалишь!» А он никуда и не торопился…

Котов в историю о новичках не поверил и всё своё держал при себе. Тем более, что им на руки-то давала соцработник всего четыре пакетика чая и пачку сигарет на день, сладкое по мелочи – остальное хранилось в шкафах под замками, до них никаким Костянам не дотянуться.

В курилку налетали волнами. Котов так и не научился различать время, когда поднимались заводилы курежа, куража, говоружа. Приплетался, когда хотелось, быстрым взглядом окидывал: у этого татуировка «купола», у этого «тузы» – «ах, чёрт, чего я притащился, сигарету-то не взял!».

Испугался, что за тату крылась крутизна? Нет. История с Вечёркиным оттолкнула от таких типов.

***

Собственно, он был ему даже благодарен – какой-то бумаженцией вернул к действительности. Стоило ли возвращаться – другой вопрос, но вернулся ведь! Виктор попытался поблагодарить его, но связки распухли, и выдавился горлом комок хрипов: «Юрок, благодарю!»

– Да не за что! Смотри, смотри – я песню хорошую записываю, вся сразу не вспоминается, по строкам идёт – белый снег… серый лед… и мы знаем, что так было всегда… Что? Не та строка?

Песню они вспоминали дня три, когда Котов выходил из забытья – Юрок был тут как тут, приносил крепкий чай. Котову кто-то передал печенье, чуть не полтора килограмма – отъедался им. В остальное время Юрок бродил по отделению потухший, вялый, но вдруг вспыхивал и принимался за беседу с кем-нибудь в коридоре: «Слушай, я надумал в армию идти, в десантуру! Возьмут меня? Мышцы-то вот они! Возьмут?» – и вот с этим вопросом и подошел к новенькому – «три купола»⁶ на запястье, бешеный взгляд, в нетерпении мнёт руки, над чем-то смеется и бросает слова за плечо, в палату для подследственных.

– Возьмут меня в десантники, как думаешь?

– Чччо??? Да пошел ты вон, чёрт поганый, ещё я разговаривать с тобой буду, псих долбаный!

Это он в первый раз взбесился. Походил по отделению в скуке и тоске, поприставал к сёстрам, безрезультатно, те только ожесточились: «Вы думаете, вы особенный? Здесь вы такой же пациент, как больные, и будете подчиняться общим правилам» – ой! Вот зря они про подчинение и правила… Когда грохот матов стих, оказалось – этот Ходок затащил Юрка в свою палату и что-то расспрашивал у него тихо и вежливо. Оказалось – въедливый разговор окончился так:

– Возьмут тебя в десантники, возьмут, обязаны взять! Только надо пройти испытание, экзамен. Пройди сквозь дверь в отделение, сходи в город и купи нам на палату сигарет, вот рубль. Как пройти? Стой ровно, чуть-чуть наклони голову, смотри на ноги, куда бежать, разбегайся и прыгай сквозь неё! И кричи при этом: «Я джедай!»

Высыпали в коридор: «Тихо, тихо, сёстры спалят», – а он и правда взял разбег!

Теперь «в город ходил» джедай Вечёркин раза три на дню, когда отпускало успокоительное.

Виктор не питал предубеждений против блатных. До этого – нет.

У него была дурная склонность к глобальным обобщениям, это он за собой знал.

А как не обобщать? Из палаты «подсудимых» посмотреть на «исчезновение Джедая» выходили все.

***

«Джедая» положили-то, говорят, с проломленной головой – как очнулся, так весь бледный шептал: «Уберите собак, уберите!» – какие-то чёрные псы разных пород ему мерещились. По сотрясению новыми ударами, эх…

За что с ним так родители обошлись – неизвестно, но, купив квартиру в Москве, его не прописали, а отправили сюда продавать здешнее жилье. Вот кто ещё будет спрашивать об уме и адекватности, ммм? Кто адекватен? Всё шло как по накатанной дорожке, покупатели практически не торговались, не придирались ни к чему, и воодушевленного Юрка вдруг опьянила собственная смелость – потребовал половину суммы наличными. Даже и на это согласились, вежливо улыбнувшись раза три. Он был спокоен как танк, когда позвонили и пригласили выйти на улицу – «мы подъедем, передадим в машине, нам просто дальше надо срочно ехать, сложности в бизнесе образовались». Сияющий Юрок так и сел в авто. Пачки денег в кейсе увидел. И всё.

Подобрали его на свалке за городом водители мусоросборок.

Издалека было слышно – чудовищный лай и крик отбивающегося.

Соседи «отбили» кейс? Случайные прохожие, чужие во дворе? Или его «пасли» во весь ход сделки?

Так ли это важно, если знать, что в больницу к нему из родных никто не приехал? Две посылки пришли – по разу в месяц. Сколько ему ещё «ходить по вечерам в город», даже лечащая не бралась предположить…

Так вот, приходил в курилку чуть позже, с другой «волной» – тут хвалились, сколько соток, да вот минитрактор завёл, кхм, кхм, да, а еще трёх тёлочек привёл в стойло. Котов на конце фразы вздрогнул, внимательно посмотрел на говорившего, посмотрел недоумевающе, не ослышался ли, огляделся – нет, все спокойны. И вот что-то дернуло его съязвить:

– Трёх… Тут с двумя-то не получается разрулить… – ой, Котов, Котов, ведь сам же покраснел, обжечься можно, и в голове и шум, и звон!

– А какой породы взял?

Нет, всё-таки странные вещи творятся в глубине души. Ведь что-то пробило все слои серьёзности, отчаяния и горя, теперь Котов был прямо красно-чёрен от хохота.

– Не пойму, ты чего? При каком хозяйстве у тебя ферма-то?

– Да нет, всё в порядке, му.. – и тут Котов осекся. «Детский» анекдот про новичка в тюремной камере вспоминался не всегда к месту, но вспоминался, – я вообще по другой линии.

– Слышали, ты вроде какими-то журналами для властей там балуешься?

– Да журналами-то да, баловался одно время, но сейчас деньги не с этого. С чего? Как бы поточнее-то высказать… Печать переделать на договоре, ну или там стоимость товара в контракте, если он на гербовой бумаге с микросеткой… Одно время с пары нефтяных вышек клиент прямо днями зависал у меня, ему цистерны с товаром никак без помощи не пропустить было через таможню. Такие дела.

– Хм. И… и сколько за это дают?

Голова вскипела.

– Дают. Кому столько, что семью прокормить хватает, а кому и от двух до четырёх… за неоднократное… дают.

Ну и теперь что… Эта «волна» при его появлении сходила быстро, оставался один. Тут и наваливала ватага мелких, – эти по призыву, в основном, но встречались и гордо говорящие: «Я – вор!» В его сторону если и смотрели, то искоса, иногда новенькие бросали сквозь зубы: «Тебя сюда за что? О-о, вены вроде нетронутые, таблеток обпился? Ааа, как в песне, сладкий газ… А что за песня, что-то не знаю таких? Ааа, не, такое не слушаю»… Но всё-таки и Котову перепало покурить сотоварищи, нескучно: «Откуда родом? Ооо, почти земляк, сюда по суду или по болезни?» – и потекли рассказы, и здесь вот никакой дрожи в помине не было. Спокойно сидели в облаках дыма, и «волны» протекали, не волнуя…

***

«Так всё-таки, что тяжёлого, помимо Чёрного Смеха над собой и такими же чудаками?» – это Котов с Серёгиным даже записали на обратной стороне одного из рисунков, и чтобы не забыть, и чтобы высказать администрации «санатория» – вдруг да облегчат кому-то жизнь?

«Во-первых, ты «закрыт». Закрыт на два месяца минимум, а то и три, а то и четыре, некоторые по полгода валяются, а про некоторых вольные горожане годами не вспоминают. Ну это подследственным побоку, им тут сытнее, чем на нарах, а обычному гражданину столько времени под замком, за окнами с решётками, с запретом даже подходить к окнам и смотреть на улицу…

Во-вторых, почему медицина не догадается организовать при отделениях вообще, где пациенты находятся неделями, а то и месяцами, палату для выздоравливающих? Только ты, понимаешь ли, пришел в себя, состояние надо закрепить, чтобы срыва ни-ни не было хотя бы полгода, а тут… А тут ты видишь с утра до вечера Васю Неприкаянного, ушедшего в себя, стоящего в коридоре, как статуя, и пускающего розовые пузыри слюны. И это ещё мелочи! А если из палаты подследственных вдруг рывком гепарда вылетает подозреваемый на невменяемость и хватает уборщика за горло: «Ты, сука, спёр [-------------]! (вписать нужное)» – и одна половина «санатория» кричит: «Дави крысу!», четверть вопит: «А кто видел, чем докажешь?», а другая четверть начинает биться в истерике и персонал не знает, то ли одних за руки хватать, то ли бросаться другим уколы срочно ставить, а?

В-третьих, ты закрыт, и конца-края этому не видно, не считая прогулок вокруг пары деревьев во дворе корпуса клиники. Через дорогу есть парк, но да... Кто за всеми, отвыкшими от вольного воздуха, уследит?

В-четвёртых, если ты суицидный или хоть раз буянил – на твоей карте будет стоять красный треугольник: всё, ты под особым наблюдением. Был неуправляем – тобой будет управлять кто-то со стороны, и даже покурить не сможешь без пристального надзора. Куда ни шагни – точёный взгляд меж лопаток.

В-пятых, смотри пункт два и учитывай, что всё это время ты слышишь равномерным нудным фоном нытьё и причитания хроников, и что плач Костяна по ночам – это такое инструментальное интро к оратории разноголосых страдальцев.

В-шестых, ты не просто закрыт! Что, надоела эта тема? За пять минут чтения? А она актуальна 24 часа по 60 дней, самое меньшее.

Седьмое. Ты живёшь по распорядку дня, по кем-то придуманному расписанию. Скачешь, как шахматная фигурка по кем-то чужим изобретенному полю – кровать, телевизор в холле, стеллаж с книгами в комнате терапевтических занятий, буфетная. Клетка. Нет, конечно, не тюремный режим и даже не армейский, но режим, и если ты его нарушишь – будешь полдня валяться овощем на кровати, проваливаясь в чёрную бездну, а есть ли в ней умиротворяющие сны или кошмары со склизким страхом – никому не известно. Понимаете? Ты не владеешь собой и своими поступками!»

Восьмое они не дописали – у Котова пошла кругом голова. Дальше Серёгин набрасывал черновик своей рукой.

«Кипятильник нельзя. Радиоприёмник – нет. Ножик нельзя, да какой там ножик – ножницы короткие и то! Сотовый нельзя – в тюрьме что ли мы, почему звонить-то нельзя? Кружку только металлическую или пластиковую. Хлеб в палату не принеси. Чай больше 3 пакетиков в день нельзя – боятся, что ли, чифирить будем? Так чифир кипятить сколько надо, а чем, если (смотри начало) нету? Да к чёрту это всё – свобода! Хоть конфетами угощай – свободы нет! Понимаете? Всё за тебя решают, что можно, что – уйди и не возмущайся, а то укол!»

***

– Это надо ухитриться – среди непонятых и отпавших от общества остаться непонятым непонятыми. Да, а как же говорят про вас, что с Серёгиным ладите и в курилке собеседников нашли? Одиночество? – улыбнулась врач-красавица, просмотрев рисунки. – Это мне до сих пор неясно. В московскую эту фирму вы как попали? По знакомству? Вот видите! Кто-то проявил дружеское участие в судьбе. В столицу вообще, как приехали, наугад? Нет, друзья временно приютили, вот. А вот эта чёрная фигура на рисунке? Как-то связана с бывшей женой, ну вот, теперь вы и сами понимаете, что тут целый роман! Проблема не в том, что вам не хватало людей, лиц, важных и значимых. Проблема в том, что отношения с ними были выстроены как-то так, что катастрофа все-таки случилась.

– Чёрный, чёрный человек на кровать ко мне садится… ⁷

– Простите, что? У вас были такие галлюцинации?

Если и были, то не совсем такие.

Это ещё надо набраться сил, чтобы о них рассказать. Сил, терпения и… И как-то покончить с этой прямо-таки тряской уже.

Про представление палаты как отсека космотранспорта уже известно. Ещё комнатки рядом с постом, якобы магазинчики. Тот, где продавали рыбу. Это и не рыба была, а огромный водяной, «да, водяной, никто не водится со мной». Лежал на кровати, бултыхая молочно-белым пузом, подперев голову правой рукой, шлёпал рыбьим хвостом. Делал вид, что пытается схватить – сестричек? или сотрудниц Отдела Отдыха? – за открытые ниже белейших шортиков ноги. Сестрички смеялись и грозили «укатить в рыботдел холодильника». Нет шорт? Халатики на всех? Ну и ну… Ещё якобы двое охранников стояли у винтовой лестницы наверх и проверяли бэджики-пропуска. Журналистка, то есть лечащий врач, то есть… Голова всё ещё тяжелая, сложно вспоминать… На ней полувоенный френч был, похож на космопортовский, расшит позументами золотыми, как нет? Я же видел! А ещё после неё приходили журналистки-практикантки. Одна предложила новую модель наушников-затычек – в прозрачном корпусе, с подсветкой, меняющимися цветами, – а другая что-то расспрашивала про жизнь в студенческое время, очень её интересовали методы преподавания психологии в техническом, в общем-то, вузе, где он учился ещё каких-то пять лет назад… Датчики внутричерепного давления? Ну а мне так представлялось. А охранники? Хроники, стреляли сигареты и донимали медперсонал? Но я же видел у них оружие! А планшетный компьютер? Просто жесткий «файл» и лист бумаги? Да как же?!

И вот тут-то он и похолодел, внезапно сознавая, что половина возможностей там, за дверьми больницы, исчезает как дым – к гребеням летят мечты о мотоцикле для путешествия через всю Россию, да что там, прав на вождение вообще лишат! К чертям разрешение носить оружие и устроиться хотя бы охранником при этой безработице, и да, причём тут дизайн и охрана? Опять всё спуталось, но его утихомирили уколом.

Котов спал и во сне вздрагивал от ужаса.

***

Снилась ему Москва, шумная и яркая.

Снился памятник Пушкину; кинотеатр за ним; длинный дом по правую руку от них, такой интересный первый этаж – комнатки со стеной-стеклом, выдающимся прямо сюда, на прохожую часть; и манекены, сидящие за столиками, за тарелками, бокалами, чашечками, чтоб! Они движутся! «Ты что, Вить? Это посетители ресторана, а ты что думал?»

На фейс-контроле в ресторан «Пушка» придирчиво оглядели да, его – куртка из хромированной кожи, такие летчики Гражданской Авиации носили, – и спутницу… эммм, во сне он никак не мог вспомнить, как её звали, – привел их КонстантИнович: «Они со мной», – им предложили пройти в VIP-зал, Константинович – аналитик известного Фонда, их начальник – известен и здесь, но они переглянулись: «Мы ненадолго», – и оказались в небольшом зале со стеной-телевизором, транслировался поток клипов Guns’n’Roses… Сняли верхнее, на треноги-вешалки, итак, что мы будем, мы будем… Ему никогда не снился вкус. Виктор пил «Маргариту», ещё какие-то коктейли, вот и жаркое принесли, стейк – в полуголодные 90-е, когда вдобавок деньги тратились не на себя, мечтал о жареной вырезке, так вот она, в 2001-ом – и водка с томатным соком! Гуляй, рванина! Чуть поднапрягся, вроде бы вспомнил, как её зовут, спутницу их… Нет, никак не вспоминается, да и неважно, на губах привкус крови, неужели? Официантка потянулась за пепельницей и тут он увидел Её руки вблизи.

Белее белого мрамора и белого алебастра, нежнее шёлка – «нет, этого не может быть!» Вскочил, касаясь длинных пальцев «офи», лицом к лицу: «Присядьте, побудьте с нами! Я понимаю, что нельзя, но пожалуйста! Пожалуйста! 5 минут полюбоваться на Вас – и мы уже уходим!» И – на всю короткую Её жизнь: «Я тоже ухожу, моя смена окончилась». «Идемте же с нами!» «А… идём… иду!»

И они пошли.

Через бесконечный коридор, накачанный душащим, смердящим газом.

Побежали.

Задыхаясь, спотыкаясь, падая, цепляясь за стены.

Потом шли к маленькой точке света в конце коридора.

Он брёл, тянул Её за руку и цепенел от ужаса.

И кричал.

Потому что просыпался, вытягивал Её на свет и видел, что рука пуста.

*

А они слушают по радио каких-то «Муми-Троллей»…

***

Котов ходил по коридору – от двери своей палаты до конца коридора, разворот, и по другой стороне до конца коридора, разворот, и к двери своей палаты. Просто ходил, без задней мысли. Ноги размять.

Где-то по этой короткой дороге действительно слушали по радиоприемнику «Муми-Троллей». Он замедлял шаг, щурился, морщился: «Бывшая была без ума от них. Хотя бы поэтому придётся не критиковать – очевидно, буду абсолютно субъективен. Странно складываются слова. Под ход ноги. Ну и ладно».

Вдруг перед самым шагом распахнулась дверь. Виктор чуть не налетел на неё и в сумятице успел бросить взгляд внутрь палаты. Ого! Целая радиорубка! И компьютер! На мониторе – третьи «Герои», или это «Цивилизация»⁸, ого! «Ну что надо, что?!» – его резко оттолкнули, дверь захлопнулась. Где-то в глубине сознания шевельнулось – рубка управления этим космотранспортом?

Бессменный обитатель этой одноместной палаты практически не появлялся ни просто в коридоре, ни в холле, ему и еду носили «в номер», лишь один раз – попросили настроить телевизор перед постом, так он обсмеял и санитаров, и ящик, и что показывали по нему, и пациентов: «Как вы не поймёте, что вами играют, вашими обидами и несчастьями, ты, вот ты! (Котов застыл в изумлении – я?) Сколько еще тобой будут руководить из столицы и заставлять вспоминать о Москве? Зачем мне укол? Зачем? Зач…»

Котов замер. «При чём тут Москва, действительно, а Она? Как же Она? Москва, Москва – хвастаюсь или жалуюсь? В обоих случаях самолюбие. Само-любие. А как же Она?»

Закружилась голова – взглянул вверх, на длинные мерцающие лампы, сквозь них на блуждающих, бредущих, бредящих, и выше, сквозь крышу, через облака, на готовые сорваться звёзды…

А ведь могла бы сиять. Долго и прекрасно. Вместо этого – страшный, мгновенный росчерк светом падающей звезды на тьме…

***

Врач разложила веером листы Котовских рисунков: вот свеча на окне, за ним ночь, река, полная луна и лунная дорожка лежит на волнах, протянувшись к тебе; вот дерево, полное, объёмистое, могучее, крона ветвей и листьев поднята к Солнцу, крона корней тянется к земному сердцу, хотя, если приглядеться, сначала была нарисована луна; вот ладонь, а в ней восьмигранная снежинка; мост; и ещё, ещё, всё-таки выплеснул себя.

– Понимаете, здесь Искусители и Хранители ни к чему. А вот надежный внутренний Судья не только твоих поступков, но и чувств и мыслей не помешал бы. Сам себя казню, а прав я или нет…

– Кажется, теперь понимаю. Совесть Вас чем-то не устраивает в роли Судьи. Вам нужен тот, кто даст Вашим поступкам оценку. И мало того, этот кто-то решит за вас, как дальше жить. При вашем стремлении к свободе воли совесть – это от Вас, это субъективно, это всё равно лично Ваш выбор. Но, понимаете, там, где свобода – там и риск. Там, где воля – там и личная ответственность за свою судьбу. А уж если Вы решаете за двоих – это не просто галочка в биографической анкете, это перелом жизненного пути. Только вот здесь надо понимать – вас во всех смыслах двое. Вы можете преувеличить, улестить, присочинить, чтобы обаять и сманить на свой путь поступков – но выбор есть и у Неё. Свобода воли – это относится и к Ней. Что поделать, если вы оба решили сбежать…

Котов вздрогнул:

– А? Что?

– У меня смена оканчивается через пять минут.

Вскочил, касаясь Её длинных пальцев, лицом к лицу:

– НЕТ! Живи! Только живи!

Схватил куртку с вешалки, обрушив всю треногу, запутался, вырвался, выбежал!

Помнится, «голосовал» машинам.

Помнится, Константиныч по плечу:

– Ээх, Витюха! Уверен, что знаешь, что делаешь?

Столица шумела, сплетая миллионы голосов в земную сеть.

Где-то в этой сети мы, пойманные судьбой, так и не решили, что стоит делать.

Такая малость – уверенность.

И так иногда ее не достает.

_______

¹ Группа «Therapy?», альбом Troublegum, композиция Unbeliever - «Потом ты покинешь меня, как другие, бросавшие меня столько раз предоставленным самому себе»

² Служба Терапии – в произведениях А. Юрьева государственная организация, осуществляющая тотальный контроль над психической жизнью граждан

³ Татуировка означает три «ходки». Больше куполов – больше «заходов».

⁴ Группа «Наутилус Помпилиус», альбом «Наугад», песня «Падал теплый снег»

⁵ Unbeliever – Не принадлежа никому ни в этом мире, ни в ином, тратить каждый день, приближая только свой финал…

⁶ DirtyWindow– я сам себе судящий, я присяжный, я палач.

⁷ПоэмаС. Есенина

⁸Компьютерныеигры «Heroes Of Might And Magic III» и «Sid Meiers Civilization»

ЮРЬЕВ Андрей Геннадьевич родился в 1974 году в Печоре (Республика Коми), в 1996 году окончил электротехнический факультет Оренбургского госуниверситета, работал дизайнером-верстальщиком в оренбургских газетах и в Фонде Эффективной Политики (Москва).

С 1993 по 1995 год – вокалист и автор текстов песен группы «Личная Собственность». Лауреат специального диплома «За философизм лирики» областного поэтического конкурса «Яицкий Мост – 96». Повесть «Те, Кого Ждут» вошла в сборник «Проза – то, чем мы говорим» (Саратов, 2000), публикации в газетах «Оренбуржье», «Большая Медведица», «Независимая газета» и альманахах «Башня», «Гостиный двор», «Аксаковский», «Отчий дом», «День и Ночь». Победитель конкурса «Оренбургский край — XXI век» в номинации «Автограф» в 2014 году. Диплом «За философское осмысление темы одиночества» в номинации «Проза» Всероссийского литературного конкурса «Стилисты добра». Лауреат Аксаковской премии в номинации «Лучшее художественное произведение для детей и юношества» за книгу «Юркины беды». Лауреат Международного фестиваля «Гомер-2019. Лабиринт», III место в номинации «Роман/повесть».

Участник деятельности Лит. Объединения имени Аксакова «Алый цвет». Член Союза российских писателей.

Создатель и модератор сайтов «Люминотавр» (lutavr.ruи lumino2.ru) и «Алый цвет» (altcvet.ru).