Едва начав читать ее, сразу ощутил судьбинное созвучие с автором, который предстает писателем-деревенщиком с неискоренимой любовью к российской глубинке. Коллеги могут мне попенять за термин «деревенщики», в который, словно в некую русскую литературную резервацию, поместили некие лукавые литературоеды русских писателей не без желания принизить классическое звучание русского корневого слова. Но уж если деревенщиками прожили свою жизнь Василий Белов, Валентин Распутин, Николай Рубцов, Виктор Астафьев и многие другие наши писатели, то своим талантом и нелегкими судьбами они наполнили этот лукавый термин совсем другим содержанием. Оно, содержание, памятуя классика, в двух словах – почва и судьба.
Почвы и судьбы в этой небольшой по объему книге столько, что хватило бы на несколько томов «урбанистических» книг. Автор Владимир Петров – поэт состоявшийся, и посему может себе позволить по отношению к читателю ту исповедальность, какая возможна лишь между близкими людьми... Даже детство, откуда поэт обыкновенно черпает творческую силу, осмыслено автором этой книги до уровня не просто художественного, но философского обобщения:
В детстве я болел не только корью, //Потому без умысла и зла //Бабка моя первая, Прасковья, //Умереть мне в люльке предрекла. //Но другая бабка, Аграфена, //Предсказанье первой отклоня, //Добротою сердца постепенно //У болезни вырвала меня. //Я давно смотрю на мир уверенно, //Листья прошлых лет не ворошу, //Только чаще к бабке Аграфене //На её могилку прихожу.
Обычное на первый взгляд стихотворение с бытовой основой. Обычное, да не совсем! Ощутимо угадываются отголоски древности, побуждающие проводить аналогии со сказкой о пришедших на крестины к долгожданному ребенку волшебницах. Одна из волшебниц добрая, а другая не очень добрая. Автор выводит образы бабушек из обиходности, привнося в стихотворение сказовые мотивы. Эта книга сильна корневым почвенным началом. Именно поэтому женские образы – бабушек, матери, юных девочек едва ли не магистральные образы. Ведь женщины – вечные хранительницы народной традиционности несмотря на гнет неизбежного быта?
Тучи с ливнями и грозами //Стали бабкиной бедой – //Огород зарос амброзией, //Повителью, лебедой... //Одинокой ей, по-свойски, //Некому помочь с травой: //Муж на фронте пал геройски, //Так и прожила вдовой. //И к тому же, не внимая //Ей, седой, как птица-лунь// Тучи с первых чисел мая //Расходились по июнь. //Понапрасну она истово //Крестится на образа – //Закрывая небо чистое, //Ходит день-деньской гроза. //Оттого всё чаще вздохи, //И к земле всё ниже гнёт: //«Посадила чуть картохи, //Чую, и она сгниёт...»
Логическое продолжение бабушки - мать с ее вечным, нескончаемым из века в век, внутренним монологом-мольбой за сына, вечной тревогой за него. В этом монологе первооснова – боль Богородицы, печалующейся за Сына.
За окном рассвет пролился сине, //Только всё родимой не до сна: //С думами тревожными о сыне //Ночь просторожила у окна. //«Жди...» – сказал. Глаза все проглядела, //Холодком стекла студила лоб: //«Лишь шпана ножом бы не задела, //Лишь не ткнулся спьяну бы в сугроб...» //Для того ли выкормила грудью, //По ночам дыханье берегла, //Чтоб склонялся чаще всё к распутью, //К неуюту чуждого угла? //Для того ли?.. Вздрогнула, не веря //В прозвеневший радостно звонок. //Встрепенулась. Как на крыльях в двери: //«Наконец-то! Заждалась, сынок!»
Образы женщин в этой книге жизненно полнокровны и пронзительны. Это поневоле заставляют вспомнить о том, что лучшие наши писатели творчески «поднялись» именно на том, что создали женские образы, ставшие нарицательными для России. Есть Россия Пушкина, отождествляемая с Татьяной Лариной. И есть Россия Льва Толстого – олицетворяемая и мятущейся Анной Карениной и порывистой Наташей Ростовой. Покуда «есть женщины в русских селеньях...» – жива Россия Николая Алексеевича Некрасова. Есть Россия Валентина Григорьевича Распутина с его пронзительно трагическими, до боли в сердце, женскими образами в «Живи и помни» и «Прощании с Матерой». Есть Россия Сергея Есенина, выходившая в образе матери встречать поэта на дорогу «в старомодном ветхом шушуне»... И есть матушка автора этой книги Владимира Петрова, всю жизнь мечтавшая о плюшевом жакете, символе благополучной женской судьбы.
«Матери давным-давно не стало, //Но в душе успокоенья нет //Не забыть всё, как она мечтала //Нарядиться в плюшевый жакет. //Только было ей не до жакета. //Проводила мужа на войну, //Пятерых одна растила деток, //Дождалась победную Весну. //С нею, с возвращением солдата //В своё русло стала жизнь входить. //Начали подросшие ребята //На учёбу в город уходить. //Было ей опять не до жакета: //О себе подумать не могла - //Для живущих в отдаленье деток //Каждую копейку берегла. //Так в трудах в родной степной закрайке, //Самый дорогой мне человек, //В зипуне овчинном и фуфайке //Скоротала свой недолгий век. //Много лет прошло с той скорбной даты, //Но в душе успокоенья нет: //Не успелось с первой мне зарплаты //Подарить ей плюшевый жакет.
Покаянные стихи сына!.. Покаянные, но не безысходные. В них, вопреки печальному сюжету, глубокая вера сына в то, что ему есть по чему тосковать и есть куда вернуться. Хотя по юности и побеждает тяга к тридевятым царствам-государствам... Но и она нужна. Ведь оценить родное мы можем лишь через соприкосновение с чужим. Притчу о блудном сыне каждый поэт рассказывает на свой лад.
«Саманные стены обшили доской, //Солому на крыше сменили на шифер, //Нет гнёзд воробьиных под новой стрехой, //И срублена старая яблоня-штрифель, //И нет сеновала, где он засыпал, //Вернувшись с ночных посиделок у клуба, //Где в город надумал, как будто не знал, //Что бабкины дни покатились на убыль... //Уехал, до хруста ломая судьбу, //Которая вся у него здесь, в глубинке. //Чужие вселились в пустую избу, //Как только отплакали бабку поминки... //Приехал, в избу постучался с тоской – //Его и не знают: «А кто ты такой?»
Не одно поколение жителей российской глубинки, объявленной во времена оные неперспективной, были вынуждены покидать свои малые родины, подаваться в города. Ту очевидную истину, что деревня-матушка кормит город, что без селянина-пахотника нет горожанина-бархотника, словно бы позабыли. Но поскреби любого горожанина и выяснится, что под городским модным костюмом бьётся чуткое сердца насельника русской глубинки. Бьётся и болит о брошенной земле.
Радует, что даже в самых бытовых и обиходных стихах Владимира Петрова проглядывает бытийная основа, не позволяющая говорить о сельском быте, как чем-то отсталом. Вот стихотворение о пастухе и стаде...Разве наши власть имущие не должны быть этими самыми пастырями, чтобы вести за собой «стадо» сограждан. Без умного пастыря-пастуха, начинает вымирать редеть не только коровье или овечье стадо, но и человеческое.
«Редеет стадо – рог за рогом! – //Не потому, что жизнь плоха, – //В деревне, позабытой Богом, нет пастуха. //Решалось раньше сельским сходом – //Кому доверить личный скот. //Теперь пастушат всем народом, //Всяк в свой черёд. //И городской, в края родные //Наведавшись под отчий кров, //Я тоже там в дни отпускные //Пасу коров. //То за отца, то дядя ладит //Черёд хитро свой навязать, //То тётка просит, Христа ради, //Не отказать... //Редеет стало – год за годом – //И станет жизнь совсем плоха... //Скорей бы выбрать сельским сходом //Нам пастуха.
Бытовое стихотворение. Так определит его поверхностный читатель. Но как все эти пастыри по очереди, как выборные правители похожи на семь нянек, у которых «электорат без глазу». Высоколобые горожане из числа геополитиков и политтехнологов могут написать тонны путаных статей по этому поводу. А поэт способен сказать гораздо больше их одним-единственным стихотворением. Вот она, сила поэзии, питающейся от родной почвы!
Земной поклон от поэта Владимира Петрова родной оренбургской земле столь же естествен, как его уважение ко всякому произрастающему на родной земле растению. Каждое растение для автора этой книги – живое, и отношение к этому растению почти человеческое даже если лирический герой Владимира Петрова ведет бой с заполонившими огород сорняками. Сельский быт веками опоэтизирован, в т.ч. через русские пословицы. «Чтоб не быть впусте – кланяйся капусте». А картошку на селе вообще называют матушкой. Да и как не поклониться ей, в трудные-голодные годы спасавшей до голода всю Россию?
«На моей на малой родине – //В Старояшкине-селе //В полгектара огородине //Низко кланяюсь земле. //Овощей понасажаю, //Бой с амброзией веду, //Собранному урожаю //Место в погребе найду. //В свежем виде ли, в солениях //Каждый овощ дорог мне, //Но капусте - предпочтенье, //А картофелю – вдвойне. //Огородным им, бессменным, //Благодарный мой поклон: //Я на них в послевоенном //Скудном детстве был взращён, //Чтобы в старости на родине – //В Старояшкине-селе //Всё на той же огородине //Низко кланяться земле.
Овсянка Виктора Астафьева, Усть-Уда Валентина Распутина, Тимониха Василия Белова, Тотьма Николая Рубцова... У каждого русского писателя есть родное село, откуда он черпает силы и вдохновение для творчества. У автора этой книги поэта – это оренбургское село Старояшкино. В нем, как в капле океан, отразилась Россия, которую увидел и с лююовью и нежностью показал нам, читателям, поэт Владимир Петров.